плохие, что хуже нас, по-моему, нет детей в целом мире, и лучше всего, по-моему, нам будет всем умереть.

Слова её были ужасны, и мы под их впечатлением словно окаменели, хотя Освальд всё же нашёл в себе силы взглянуть, как воспринял их дядя Альберта.

А тот очень серьёзно сказал:

– Тебе стыдно, моя дорогая девочка, и я хочу, чтобы ты и вы все стыдились того, что сделали. И вы будете за это наказаны.

И мы были наказаны. Нам перестали давать карманные деньги, запретили ходить к реке, наложили ещё уйму всяких запретов и ограничений, а также заставили заниматься полезным, но неприятным трудом.

– Но, – продолжал дядя Альберта, – это не значит, что ваши попытки стать хорошими безнадёжны. Да, пока вы невероятно озорные и утомительно деятельные.

Элис снова заревела, а следом за ней – и Дикки с Ноэлем.

– Но вы не хуже всех детей в мире. Никоим образом.

Дядя Альберта встал, поправил воротничок и засунул руки в карманы.

– Вам сейчас очень плохо, и вы это заслужили. Но скажу вам одно. – И дядя Альберта сказал то, чего Освальду никогда не забыть. (Хотя Освальд и не заслуживал этого, если учесть мячик-затычку у него в кармане, про который он так и не признался.) Дядя Альберта сказал: – Я вас знаю уже четыре года. И наверное, вы не забыли, из скольких переделок я вас за это время вытащил. Но вы ни разу мне не соврали. Никто из вас никогда не вёл себя подло или бесчестно, а если вы поступали плохо, вам потом становилось стыдно, вас мучила совесть. Вот на этом и стойте твёрдо. А быть хорошими в остальном со временем тоже научитесь.

Он вынул руки из карманов, лицо у него вдруг стало совсем не сердитым, и мы тут же кинулись в его объятия. Дора, Денни, Дейзи и Г. О., разумеется, вообще ни в чём не были виноваты и, полагаю, сильно благодарили за это своих ангелов-хранителей.

Освальд не обнимал дядю Альберта, а застыл на месте, всё решительнее склоняясь к плану побега из дома, после которого наймётся в солдаты. Но на прощание ему было необходимо произнести несколько слов, и, с силой сжав мокрый мячик в кармане, он их произнёс:

– Остальные, возможно, заслуживают того, что вы им сказали. Во всяком случае, надеюсь на это. Но я не заслуживаю. Потому что именно мой проклятый крикетный мячик заткнул водосток и вызвал проклятый потоп в нашей спальне. Я рано утром, ещё перед завтраком, это установил, но не признался.

Освальд стоял, весь горя от стыда и ощущая ногой сквозь карман тяжесть и холод мокрого крикетного мячика.

Дядя Альберта ему ответил, и, слушая, что` ему отвечают, Освальд стал ещё жарче гореть, но только уже не от стыда. Дядя Альберта ответил… Нет, я не скажу вам, что` он ответил. Это касается одного лишь Освальда, который, выслушав, уже не так сильно хотел убежать и записаться в солдаты.

Мне и раньше приходилось множество раз в чём-нибудь признаваться, но это признание было самым трудным. Его записали в «Книгу золотых деяний», хотя оно не имело ничего общего ни с добротой, ни с щедростью и вряд ли кому-нибудь принесло пользу, кроме самого Освальда, у которого свалился камень с души. Честно сказать, предпочёл бы, чтобы на него вовсе не обратили внимания и забыли. Освальду это гораздо больше понравилось бы, чем слова, которые Дикки написал в «Книге».

Освальд утаивал правду, что, как он сам знает, равносильно лжи. Однако позже, когда в этом не было уже необходимости, он во всём сознался и тем самым свою вину искупил. Мы считаем, он молодец, что так сделал.

Элис потом это счистила и написала поверх куда более щадящий чувства отчёт о происшедшем. Но Дикки пользовался чернилами отца, а Элис – теми, которые ей дала миссис Петтигрю, и счищенные фразы Дикки всё равно проступили.

Остальные отнеслись к Освальду с большим сочувствием, показывая по мере сил, что согласны с дядей Альберта: если их и можно за что-то хвалить, то Освальда – не меньше, чем остальных.

Дора, конечно же, заявила, что всему виной моя ссора с Ноэлем из-за дурацкого крикетного мячика, после чего Элис нежно, но твёрдо заставила её заткнуться.

Мячик я Ноэлю вернул. Мяч высох и стал совершенно нормальным, но мне уже никогда не доставит прежнего удовольствия после того, что мы вместе с ним наделали.

Надеюсь, вы, так же как дядя Альберта, не станете плохо думать об Освальде. А те из вас, кому довелось самим совершить что-то подобное, прекрасно знают, как признание облегчает душевную боль и муки совести.

Про тех же, кто полностью чужд даже маленьких проделок, могу сказать только одно: это значит, что они никогда ничего не придумывали.

Глава 6

Цирк

Настал момент, когда та часть из нас, которая основала Общество добротворцев, забеспокоилась.

По их словам, мы вот уже целую неделю кряду не совершали ничего благородного, ровным счётом ничего, о чём можно было бы говорить, и пора бы нам уже снова за это взяться. «С искренним стремлением», как сказала Дейзи.

И тогда Освальд ответил:

– Ладно. Но всё в мире должно иметь свой конец. Давайте каждый из нас придумает по одному благородному и бескорыстному делу, а другие помогут ему это дело осуществить. Ну как было, когда мы искали сокровища. Так все воплотят свои намерения. Потом мы сделаем запись в «Книге золотых деяний» и подведём под ней две черты красными чернилами, как делает отец в конце своих счётов, а дальше пусть каждый будет хорошим сам по себе, если вообще будет.

Те из нас, что основали общество, пытались сопротивляться этой мудрой идее, но Дикки и Освальд настаивали на своём.

В итоге противник сдался. Когда Освальд действительно твёрд, даже упрямая оппозиция не в силах сломить его.

Дора сказала:

– Будет по-благородному пригласить к нам всех школьников из деревни и устроить им на огороженном выгуле чаепитие с играми. Такой милый и добрый праздник наверняка их обрадует.

Но Дикки ей объяснил, что это будет не наше золотое деяние, а отцовское. Оплачивать-то «милый и добрый праздник» придётся отцу, а он уже и так нам помог с подарками для солдат, а после выложил немалую сумму за баржу с углём. Нет никакого благородства в том, чтобы быть доброй за чужой счёт, пусть даже и за счёт собственного отца.

Затем идеи возникли сразу у троих из нас,